Вместе мы почти пейзаж

Отдайся сну:

пришло время раствориться, разложиться,

приобрести форму, которую создали в чужом месте, где тебя вылили.

Закипай, становись гуще,

возвращайся в свою пустоту,

чтобы заполнить пространство,

которое привыкло к тебе.

Ашраф Файяд

Пьеса Софии Гордеевой-Уфимцевой «Нейтральные» актуальная в хорошем и плохом смысле этого слова. Она, если можно так сказать, «актуальная, слишком актуальная».

Хорошая сторона тут в том, что вместо досужих разговоров о «вечных проблемах», она бьёт прямо в центр зрительского социального мироощущения: здесь упоминаются и движения BLM, ALM (All Lives Matter), #MeToo, и третья волна феминизма, и проблемы ЛГБТ+ персон, и лагеря для тюрков в Восточном Туркестане, и кастовая система в Индии, и Афганистан, и так далее. Это, конечно же, плюс, потому что театр, особенно сейчас, — это, в каком-то смысле, «сердце бессердечного мира». Это какое-то подобие древнегреческой агоры, где люди из разных слоёв общества (в идеале)  могут обсуждать, что их волнует прямо здесь и прямо сейчас. И поэтому пьеса о том, как совершенно далёкие друг от друга в обычной жизни люди, вдруг оказываются разом в каком-то странном, полувоображаемом пространстве, чтобы обсудить, что для них значит быть «нейтральными», даёт широчайшие темы для обсуждений после спектакля. Однако же здесь и кроется обратная сторона этой самой «актуальности».

Во-первых, что такое «быть нейтральным» в контексте этой пьесы? То же самое, по мнению одного из героев произведения, что и толерантность. Позиция, конечно, спорная, которая, впрочем, рушится буквально уже в следующей реплике, когда участники действия пытаются ответить друг другу (но больше — самим себе), что такое, в их случае, нейтральность и толерантность. И тут же пьеса, если приглядеться, начинает трещать по швам, потому что каждый герой понимает эти слова настолько по-разному, что есть большие сомнения в том, действительно ли эти люди говорят друг с другом, а не просто произносят монологи в пустоту.

Это ощущение возникает из-за того, что герои пьесы с самого начала маркированы своей принадлежностью к максимально разным контекстам, и даются нам как буквально «вырванные» из них на время спектакля. В попытке, хотя бы в рамках эксперимента, создать какое-то единое социальное поле, где женщина из Афганистана может поделиться своей болью с журналистом-геем из Великобритании. Насколько у драматургини это получилось? Ответ: скорее нет, чем да.

Но для начала — в чём, собственно, проблема почти всех действующих лиц? Если в общем, то можно сказать так: у каждого из них есть проблема с собственной идентичностью, потому что социум навязывает каждому и каждой (а каждый и каждая это усваивают и интериоризируют) определённую, часто репрессивную, модель поведения, исходя из его или её идентичности. Что пытаются сделать персонажи вначале? Избавиться от своей идентичности, а также, следом, и от своей личности, потому что если не будет идентичности, то не будет и проблем, так как: «Ты — никто, и я — никто. / Вместе мы почти пейзаж». Однако же, в процессе обсуждения и узнавания, они (почти все) решают, напротив, «присвоить» себе свою «самость» и вспоминают, что помимо пассивного принятия и смирения под ударами судьбы, они могут находить в своём положении плюсы и радоваться своему многообразию. «Все мы разные и не нейтральные, и это здорово», — говорит нам пьеса. Однако же есть нюанс.

Компрометирует данный тезис, во-первых, резонный вопрос: действительно ли у данных героев может быть общий язык? Я здесь, конечно, не о технической стороне вопроса. «Здравый смысл» говорит, что да, но разного рода гуманитарные исследования и теоретики коммуникации говорят, что вряд ли. Есть ли в пьесе попытки его выработать, оказаться в позиции «над схваткой» и оглядеть мир с позиции птичьего полёта? И да, и нет. Почему «да» — уже сказано выше. Почему «нет» — ответ тоже лежит на поверхности. Потому что, как ни странно, но в пьесе про индивидуальность многие герои показаны скорее схематично, будто бы они должны (а они, скорее всего, действительно просто должны) репрезентировать какой-то класс людей — быть средним арифметическим, средней температурой по больнице, — чем быть самими собой. Быть людьми, наполненными странностями и закорючками.

Если женщина из Афганистана, то обязательно забитая и сомневающаяся; если борется за чьи-то права, то обязательно за всё хорошее против всего плохого, а если афроамериканка, то обязательно громкая, бедная и дерзкая «пацанка». Опять же, не все герои выглядят как клише, но тот факт, что половина из них таковы, рушит всякое ощущение целостности и вновь возвращает в ситуацию «неравного изображения», где кто-то прорисован выпукло и, как будто бы, дышит возле тебя, а кто-то — мазками и скорее кажется фантазмом создателя, чем кем-то чувствующим мир, а не просто набором позиций и представлений о мыслях кого-то.

Резюмируя, стоит, опять же, сказать, что никакое резюмирование в данном случае невозможно, потому что некоторые протянутые линии повествования рвутся, не соединяясь в узор. Можно, конечно, поиграть в kache-kache со «смыслом» и сказать, что в этом и суть; что никакая «надсхваточная» позиция невозможна, но интереснее обратить внимание на те линии, которые всё-таки не оборвались.

Подумать, действительно ли индиец-далит знает, каково это быть человеком, буддистом или индийцем, а не только далитом (и насколько ему может помочь межрасовое порно)? Действительно ли студент-казах в Китае ничего не думает о политике КНР и приехал в Поднебесную не продавать свою совесть? И, наконец, действительно ли все герои ищут какое-то подобие чего-то там, что они называют «нейтральностью»?

Рамиль Ниязов, поэт, редактор литературного проекта «Полутона»